Павел Дмитриев - Анизотропное шоссе [СИ]
«Неужели они боятся?», — мелькнула у меня мысль.
— Abandon all hope, ye who enter here, — продекламировал идущий рядом Михаил Федорович. И добавил с напускной бравадой: — Но мы еще проверим, жаркие ли тут угольки!
Внутри лагеря нас выстроили на «Невском проспекте» — начинавшемся прямо от ворот широком, зачищенном от снега до досок проходе между бараками. На смотрины к уставшему, голодному и растрепанному этапу со всех щелей потянулись надсмотрщики-капо, скоро их набралось десятка три. С палками-дрынами в руках, в самой разнообразной одежде, они имели только один отличительный признак правящего класса: клочок ленты малинового цвета на шапке или в петлицах. Буквально каждый из них изощрялся перед коллегами в лужености глотки и грязи мата, казалось, перед нами уже не люди, а стая бешеных собак.
Кульминация не заставила себя долго ждать. Вдруг сразу несколько церберов, явно пародируя белогвардейские порядки, приложили руки к шапкам, вытянулись и заорали исступленными голосами:
— Смирно! Товарищ командир!
Во всей красе чекисткой черной кожи, но со стеком в руке, к нам шефствовал вожак, не к ночи помянутый товарищ Курилко, один из всего лишь трех (как я потом узнал) «вольных» управляющих Соловков.
— Нах…я вы этот сброд сюда притащили? — заорал он на конвоиров, гримасничая, будто от острой боли в зубах. — Промуштровать нах..й, да чтоб дым из ушей пошел!
Ответа от подчиненных, впрочем, он дожидаться не стал, а тут же перешел к прямому руководству процессом.
— Воры, шаг вперед! Проститутки, два шага вперед! Спекулянты — три, попы — четыре! Контрики — пять! Кто второй раз на Соловках — шаг в сторону![155]
Немедленно один из свитских развил инициативу начальства, резким голосом, кипятясь непонятной злобой, он принялся обучать нашу пеструю толпу военному строю, пересыпая команды потоками ругани шпанского образца. Дико было видеть, как священники в рясах, престарелые монахи или почтенные люди науки наравне с крестьянами вертятся в строю сотни раз направо-налево и кричат идиотское «здра!» под команды и зуботычины горланов-изуверов. Об ослабевших или осмеливавшихся роптать товарищ Курилко, так и не доверивший сложнейший процесс воспитания подчиненным, заботился лично и с удовольствием:
— Этого в карцер. Чтоб с поддувалом![156]
— А ну встать! Или живо на Луну без вещей отправлю![157]
— Тащите на валун сволочь! Будет стоять до отбоя!
Только часа через четыре куда-то увели урок и бл…дей, остатки же этапа запихнули в ближайший барак. Но вместо дезинфекции, карантина и хоть какого-то отдыха мы попали… под натуральный обстрел вшами. Полуголая шпана куражилась с огоньком, со всех сторон летели злые шутки, подначки, толчки и удары. Растерявшихся мгновенно лишали вещей, а то и частей одежды. Конвой, уже не солдаты, а местные надсмотрщики, ржал снаружи.
Выждав четверть часа, нас вывели обратно на мороз и погнали заполнять глупые анкеты. Канцелярист-делопут, хоть сам из каторжников, со старательной издевкой тянул время с помощью кустарных чернил — понемногу выковыривал из химического карандаша кусочки грифеля, он растирал их между камешками и засыпал в чернильницу с оббитыми гранями, попутно добавляя по несколько капель кипятка.
Сразу после забавы с бумажками выяснилось, что торопиться с оформлением на самом деле не стоило. Весь этап погнали бегом к заводу-лесопилке, перетаскивать бревна из штабеля на производство, поближе к пилораме, под ругань десятника: «Кубики! Кубики давай, контра!» Здоровые и больные, старые и молодые, тут различий нет, работай до изнеможения.
Самое трудное — это носить. Кряжи под два метра длиной, толщиной в 20-30 сантиметров принято таскать в одиночку. Свежая древесина точно налита свинцом, с земли на плечо его просто не поднять, помогают другие каторжане, кто послабее. С непривычки кажется: еще одна пробежка и все, упасть-умереть. Но постепенно взращенные на спортивных тренажерах 21-го века мышцы очнулись от тюремной спячки, стало заметно легче. Сменить антураж, одежду, добавить хорошей белковой еды, и все будет как на лыжне, когда бегущий рядом тренер бодрит перед уходом на следующий круг: «А ну работай давай, всего пять секунд везешь! Терпи, держи темп!»
Тем не менее, спустившуюся на лагерь темноту даже я принял как избавление, последние часы молодым и сильным пришлось вытягивать работу «за себя и за того парня», то есть старого попа, не отпускающего от сердца руку полковника или жирного непача-бухгалтера. Попробуй откажись — спрос идет со всего десятка, и надсмотрщик прекрасно понимает, с кого еще можно чего-то требовать, а кого проще оставить в покое. Откровенно живодерская логика в перспективе нескольких месяцев, потому как обед из варева на заплесневелых тресковых головах и горсти просяной каши со следами подсолнечного масла наглядно показал: никто не даст мне и одной лишней ложки за большую работу. Однако лагерь живет одним днем, результат нужен исключительно «здесь и сейчас». Завтра может не случиться вообще.
Собственно, пайка хоть и отвратительна, но не так и скудна, протянуть на ней до весны и открытия навигации на Соловки можно без катастрофического ущерба здоровью. Однако карьера работяги-коня из оруэлловского «Скотного двора» почему-то меня не вдохновила. И главное, на проклятых островах тоже не санаторий с усиленным питанием. Скорее уж наоборот. Прав, ей-ей, как же был прав Князь Гвидон, когда настойчиво предостерегал меня от общих работ.
Жилой барак, в который распределили меня для поселения, не поражал воображения. Можно сказать то же самое, что и вагон, только вход не с торца, а через коридорчик-тамбур посередине, да еще раз в пять длиннее, вдвое шире, а сплошные, полные людей нары тянутся не в три, а в два ряда.[158] Несмотря на мороз, дверь распахнута настежь, однако дышать совершенно нечем. Тошнотворное амбре застарелого пота, гниющих ран и мозолей, кислых, волглых тряпок, вонь от полупереваренной трески, мерзкий табачный дым… Все смешалось в липкий туман, сквозь который с трудом пробивался свет пары слабеньких электрических лампочек. Последнее достижение цивилизации пользуется немалой популярностью, вокруг толпятся голые зэка с бельем в руках — не иначе, выискивают вшей, чтобы кинуть их в горящий зев железной бочки-печки.
Удивительное дело, но местные начальники, вплоть до командира барака, или как тут принято говорить роты, далеко от коллектива не отрываются. Спят себе в торце, щелеватая перегородка из горбыля, да без двери — вот вся их защита от мести арестантов, которых они всего лишь час назад подгоняли более чем реальными угрозами.
— Издевались еще, сволочи проклятые, к вшивкам засунули! — чуть слышно пробормотал я сквозь стиснутые зубы.
На секунду представил себе возмездие в виде банки отборных паразитов, незаметно закинутой в «командирское отделение», и с недоумением понял — данный «жестокий» теракт ничуть не умнее или серьезнее подкладывания кнопки на стул к учительнице. Иначе говоря, то, что недавно казалось мне смертельной обидой, невыносимым надругательством над скудными арестантскими правами, по местным понятия тянет лишь на безобидную шутку с новичками. А свирепые надсмотрщики — суть заложники заведенной сверху системы. Сумевшие встроиться в чекисткую вертикаль изворотливые добряки-циники или до бесчеловечности злые твари, реально готовые убивать за любую мелочь… Но при этом все равно свои, родные!
Почему? Как произошла метаморфоза? Досель, на Шпалерке, ситуация выглядела предельно просто. Есть мы, есть они. С одной стороны решетки надзиратели и чекисты, с противоположной — их жертвы, попавшие в жернова следствия за какую-нибудь чепуху, а то и совсем случайно…
Сбивая мысли, над лагерем забился нервный дребезг рынды — подвешенного на цепи куска рельса. Тут же усталое бормотание барака нарушилось диким ревом:
— На поверку становись! — исступленно вопил выскочивший в середину командир роты.
Бедные мои барабанные перепонки! С нар нехотя полезли арестанты. Никто не торопился, не иначе старожилы привыкли к накачкой децибелами до полной нечувствительности.
— Кого, бл…ть, специально просить надо? Выгоню к х…ям снег жрать, вши тифозные! — начальник не скупился на посулы для поднадзорного стада. — Пасть, бл…ть, захлопнули! Улыбочку на морды, бл…ди, и стоять смирно, раз попали в лагерь особого, бл..ть, назначения! — и особо выделил высоким, едва не сорвавшимся на сип голосом: — Невиновных тут, бл..ть, нет!
Где-то я это уже слышал… Ведь это Высоцкий те же слова рявкнул в «Месте встречи» от имени Глеба Жеглова! Великий артист сделал все так мощно и убедительно, что я не раз вспоминал фильм в тюрьме, надеялся, дурак, что «там» во всем разберутся и обязательно выпустят меня на волю как ложно обвиненного в убийстве старого микробиолога.[159]
